Газета «Наша Пенза», № 4 (1400) 27 января 2016 года

«Сладкий» торф и горести блокады

Федор Павлович Степанов достает из хлебницы несколько маленьких кусочков, кладет на электронные весы. Аппарат показывает 125 граммов: — Вот такой была наша суточная норма в ноябре 1941-го. Тот страшный год Федор Павлович встречал в Ленинграде. Он один из тех, кто смог выжить в нечеловеческих условиях первой блокадной зимы.

НАЧАЛО

27 января страна отмечает день снятия блокады Ленинграда. Федору Степанову 91 год, и он прекрасно помнит события, которые происходили в городе, взятом в немецкое кольцо. В северную столицу он попал из отдаленной деревеньки в Новгородской области.

— В стране тогда бурно развивалась промышленность. Я, как и большинство молодых людей моего времени, хотел скорее получить специальность. По совету сестры поехал в Ленинград и поступил в техникум точной механики и оптики, — рассказывает ветеран.

22 июня в 4 часа спавших в общежитии студентов разбудил военный, который раздал повестки. Кроме этого, утро ничем особым не отличалось. Учащиеся отправились в техникум — шла жаркая пора подготовки к экзаменам. В следующие дни ребята постарше отправились на фронт — большинство шло добровольцами. Федора Степанова, которому еще не было 17, вместе с сокурсниками направили по железной дороге строить укрепления. В июле в Ленинграде ввели карточки. На студентах, копавших окопы, это никак не отразилось. Их кормили хорошо. В сентябре, когда Степанов вернулся в город, ситуация менялась на глазах. Сначала в столовой техникума выдавали пустой суп. В ноябре — уже только хлеб по карточкам. И его нормы резко падали, достигнув 125 граммов к началу зимы.

ДВИЖЕНИЕ — ЖИЗНЬ

Шестиэтажная «общага» оставалась домом для студентов всю ту страшную зиму. Бомбежки и обстрелы были делом привычным:

— Артобстрелы страшнее, — вспоминает Федор Павлович, — потому что велись более прицельно. Немцы били по городу по расписанию: позавтракают — постреляют пообедают — постреляют, и так далее. На стадиончике неподалеку было оборудовано убежище. Мы сначала бегали туда, а потом пережидали бомбардировки и обстрелы прямо в общежитии. В день случалось по шесть тревог, сил от голода бегать в убежище уже не было. При этом, по словам ветерана, фраза «движение — это жизнь» в то время имела самый прямой смысл. Кто ложился — уже не вставал. Федор Степанов и его сокурсники сначала работали — при техникуме было три цеха. В военных условиях ученики осваивали специальности, рассчитанные на несколько курсов, за несколько дней. Позже, когда из-за нехватки электричества цеха остановились, ходили за хлебом, за водой, за дровами для «буржуйки», отапливавшей комнату в «общаге». Недалеко была школа, с началом войны переделанная в призывной пункт. Парты выставили на улицу. За ними ходили жители всей округи. К концу зимы их не осталось, как и всего деревянного в городе.

КАК ДОБЫВАЛИ САХАР

Люди начали массово умирать, когда нормы хлеба… увеличились. Истощенным ленинградцам не хватало добавленных граммов. Кроме того, по словам Федора Павловича, встал вопрос чисто медицинский. Горожане сразу съедали увеличенные порции, хотя организм был к этому не готов. В общежитии за ту зиму погибло около половины обитателей. Тихо ушла старушка- вахтер прямо в своем кресле. В комнате, где жил Федор Степанов, с ним делили площадь еще семь человек. К концу зимы их вместе с героем материала осталось трое. С голодом боролись кто как мог. Первыми жертвами пали кошки и собаки. Федор Степанов подтверждает этот известный факт:

— Уже в октябре ни одной на улице не осталось. Выжили только крысы, поймать которых людям не хватало ловкости. Да еще целиком сохранился зоопарк. Только слона убило осколком при бомбежке. За неимением горячей еды пили кипяток. Воду грели в чайнике на печке. Когда разбомбили Бодаевские склады и сахар ушел в торфяное покрытие, ходили туда, собирали торф, бросали в воду. Он оседал, сладкую воду сливали, кипятили и пили. Это было лакомство. Естественно, пища и питье, добываемые в таких условиях, оказывались небезопасными. Один из студентов- приятелей Степанова выменял где-то маленькую свеклу. Ему завидовала вся комната. Овощ был съеден недоваренным. Вскоре парень умер.

Голодали не все. Многие работники магазинов сумели наделать запасов из украденной продукции. Таких находили с милицией. Еду изымали. Тем не менее, хлеб можно было купить на рынке. Студенты этим пользовались.

— У нас на производстве было немало бракованных линз, — вспоминает Федор Павлович, — а у военных были перебои с выдачей спичек. Они разжигали огонь, как могли, и покупали линзы на рынке «на ура». Соответственно, мы их «поставляли» на рынок, меняя на хлеб.

ШЕСТЬ ЖИЗНЕЙ «НА КОНУ»

В современной «реалистичной» манере у писателей и кинематографистов принято делать акцент на худших моментах военного времени. Федор Павлович не отрицает — было всякое:

— Ходили слухи о людоедах. Я сам один раз видел тело, от которого была отрезана часть. Но это — единичные случаи. В основном людям удавалось оставаться людьми. Город продолжал работать. По 12 часов стояли у станка, несмотря ни на что. На моих глазах люди падали в голодные обмороки. Полежат, придут в себя — идут домой. Завтра опять на работу. Со мной, правда, такого не случалось. Наверное, потому, что крепкий был, деревенский.

А одна женщина спасла жизнь всем обитателям комнаты. Несколько дней хлеб не выдавали вообще. Наконец прошел слух — в нескольких кварталах от общежития идет раздача. Студенты, их на тот момент в комнате оставалось шестеро, собрали карточки и «снарядили» одного «гонца», по максимуму укутав его в теплую одежду. В очереди за хлебом парень упал в голодный обморок. Сердобольная женщина уложила его на сани и отвезла в общежитие вместе с карточками. Потеряйся они — голодная смерть ждала бы всех шестерых.

К тому времени тела умерших на улицах стали зрелищем привычным. Их выносили, заворачивали во что- нибудь и клали сверху документ. Студенты техникума относили умерших товарищей в пустовавший гараж, откуда их забирал грузовик. Скорби по ушедшим друзьям никто не предавался — сил не было. Наконец та страшная зима сталась позади. Смертность снизилась. Начали выращивать урожай. Марсово поле засеяли сельхозкультурами. А летом техникум эвакуиро- вали в Новосибирск на барже по Ладожскому озеру.

ПРОГУЛКА ПО МИНАМ

Дальнейший военный путь Федора Павловича Степанова заслуживает отдельного материала. Достигнув 18-летнего возраста, он ушел добровольцем на фронт. Воевал в Новгородской и Калининской областях, на Смоленщине и в Белоруссии. Переживший блокаду юноша вновь каждый день смотрел смерти в глаза, первым шел на врага в рядах «царицы полей» — пехоты.

— Идти на врага было не страшно, — вспоминает он. — Не до этого было, меня в скором времени поставили командиром отделения. Поднимаешь своих бойцов — и вперед. Заняли рубеж, новый приказ — опять вперед. И так весь день. Вечером начинаешь жить, поешь. Тогда только и думаешь: «Выжил!» А утром снова в бой…

В октябре 1943 года в Белоруссии Федор Степанов был тяжело ранен. После этого он долго лечился, затем учился на офицера в Ленинградском военном инженерном училище. Выпустился в 1945-м. Война уже окончилась, а Федор Павлович продолжал рисковать жизнью. В 1946 году он принимал участие в сплошном разминировании местности в Калужской области на побережье реки Жиздра. Приходилось убирать и наши, и немецкие минные поля, на которых гибли мирные люди. Судьба вновь сохранила ему жизнь. Как-то раз он прошел к берегу реки, вернулся назад. Потом той же дорогой пошли шесть бойцов из его части. Впереди идущему снесло полголовы миной, начиненной шариками от подшипников. Оказалось, что участок был заминирован. Весной он скрывался под водой, и саперы его пропустили.

После этого Федор Павлович служил в понтонных частях на Урале, Украине и в Германии, окончил военно- инженерную академию в Москве. Приехал в Пензу в понтонный полк, базировавшийся в Терновке. Служил там, уволился в 1976-м, преподавал в артиллерийском училище и строительном институте. Сейчас он продолжает вести активный общественный образ жизни, встречается со школьниками и студентами, участвует в работе областного совета ветеранов. Остается только пожелать: мира и здоровья вам, Федор Павлович!

Андрей САМСОНОВ. Фото Алексея Патанина